Берримана я, честно сказать, просто давно не брал в руки. А вот насчет каммингса вполне соглашусь - у меня не так многое поэтических книг дома, но каммингс есть. Он, к сожалению, сильно подзабыт, о нем редко сейчас вспоминают. Вспомнят, это ведь все идет циклами.
А "Идею порядка в Ки-Уэст" я переводил, вот она.
Ей пелось ярче гения морей. Вода не крепла в голос или мысль, Не обретала тела, трепеща Порожним рукавом - ее движенья Рождали крик, вели немолчный плач, Который был не наш, но внятный нам, Подстать стихии, глубже постиженья.
У моря нет притворства. В ней - ничуть. Вода и пенье не смежали звук, Хоть слышали мы только, что она Слагала слово в слово, и полна Была, казалось, сумма этих фраз Хрипенья волн и воздуха везде, Но мы внимали ей, а не воде.
Она творила спетое сама. Немое море в гриме древних драм Ей было местом, где ходить и петь. Чей это дух? мы вопрошали, зная, Что это дух, искомый нами, зная, Что спрашивать должны, пока поет.
Коль это был лишь темный голос вод Морских, хоть и в раскраске многих волн; Коль это был лишь внешний глас небес И туч, или кораллов в студне вод, То, как ни ясен, это лишь эфир, Тяжелый возглас воздуха, звук лета, Возобновленный летом без конца, И только звук. Но это было больше, Чем голос - и ее, и наш, промеж Безмозглых рвений ветра и воды, Двумерных далей, бронзовых теней Над горизонтом, горных атмосфер Небес и моря.
Это певчий голос Так на излете небо обострял. Она безлюдьем поверяла ритм, Она была всесильным зодчим мира, Где пела. И по мере пенья море, Чем ни было, преображалось в то, Чему она была певцом. И мы, Вслед проходящей глядя, понимали, Что для нее не будет мира, кроме Того, что ею спет и сотворен.
Скажи, Рамон Фернандес, если знаешь, Зачем, когда умолкла песнь, и мы Свернули к городу - зачем огни, Стеклянные огни рыбацких шхун С приходом ночи проструили мрак, Стреножив ночь, и море рассекли, Все в зонах грез и пламенных шестах, Чеканя, пестуя, чаруя ночь?
О, ярость, страсть творца творить, Рамон, Страсть упорядочить слова морей, Слова благоуханных звездных врат И нас, и нашего прихода в мир - В ночные очертанья, в чуткий звук.
no subject
А "Идею порядка в Ки-Уэст" я переводил, вот она.
Ей пелось ярче гения морей.
Вода не крепла в голос или мысль,
Не обретала тела, трепеща
Порожним рукавом - ее движенья
Рождали крик, вели немолчный плач,
Который был не наш, но внятный нам,
Подстать стихии, глубже постиженья.
У моря нет притворства. В ней - ничуть.
Вода и пенье не смежали звук,
Хоть слышали мы только, что она
Слагала слово в слово, и полна
Была, казалось, сумма этих фраз
Хрипенья волн и воздуха везде,
Но мы внимали ей, а не воде.
Она творила спетое сама.
Немое море в гриме древних драм
Ей было местом, где ходить и петь.
Чей это дух? мы вопрошали, зная,
Что это дух, искомый нами, зная,
Что спрашивать должны, пока поет.
Коль это был лишь темный голос вод
Морских, хоть и в раскраске многих волн;
Коль это был лишь внешний глас небес
И туч, или кораллов в студне вод,
То, как ни ясен, это лишь эфир,
Тяжелый возглас воздуха, звук лета,
Возобновленный летом без конца,
И только звук. Но это было больше,
Чем голос - и ее, и наш, промеж
Безмозглых рвений ветра и воды,
Двумерных далей, бронзовых теней
Над горизонтом, горных атмосфер
Небес и моря.
Это певчий голос
Так на излете небо обострял.
Она безлюдьем поверяла ритм,
Она была всесильным зодчим мира,
Где пела. И по мере пенья море,
Чем ни было, преображалось в то,
Чему она была певцом. И мы,
Вслед проходящей глядя, понимали,
Что для нее не будет мира, кроме
Того, что ею спет и сотворен.
Скажи, Рамон Фернандес, если знаешь,
Зачем, когда умолкла песнь, и мы
Свернули к городу - зачем огни,
Стеклянные огни рыбацких шхун
С приходом ночи проструили мрак,
Стреножив ночь, и море рассекли,
Все в зонах грез и пламенных шестах,
Чеканя, пестуя, чаруя ночь?
О, ярость, страсть творца творить, Рамон,
Страсть упорядочить слова морей,
Слова благоуханных звездных врат
И нас, и нашего прихода в мир -
В ночные очертанья, в чуткий звук.