Apr. 18th, 2006
Ars amatoria
Apr. 18th, 2006 09:16 pmП. Овидий Насон, Искусство любви
(продолжение)
Ты был первым, Ромул, из возмутивших игры,
В день, когда сабинянки стали добычей мужей.
В те времена театр не накрывали навесом,
В рыжий шафрановый цвет выкрашен не был помост,
Лишь безыскусно гирлянды из буйной листвы с Палатина
Им оживляли театр, сцена была без прикрас.
Зрители все восседали рядами на ярусах дерна,
Головы им осенял буйный полог ветвей.
Смотрят и каждый себе из всех выбирает по нраву
Девушку, каждый в груди молча волненье таит.
Только лишь под неотесанный свист этрусской свирели
Трижды ударил ногой плясун в утоптанный грунт,
В буре хлопков (а хлопал в ту пору народ грубовато),
Тут-то и подал своим царь условленный знак.
Тотчас ринулись, криком выдав свое нетерпенье,
И в сладострастном пылу девушек стали ловить.
Словно голубки летят от орлов, всех птиц боязливей,
Словно бегут сосунки ягнята от злобных волков,
Так устрашились они мужской необузданной страсти,
Каждую страх обуял, бледного стали бледней.
Ибо, хоть ужас един, приметы его различны:
Эти волосы рвут, те обезумев сидят,
Та в смятенье молчит, эта мать призывает,
Воет одна, другая застыла, а третья бежит.
Вот их, плененных, ведут, добычу брачному ложу,
Многим испытанный страх прелести лишь придает.
Если какая из них чересчур противится мужу,
Он, ее на руки взяв, нежно прижавши к груди,
Молвит «зачем слезами глаза прекрасные портишь?
Как отец твоей матери, так тебе буду и я».
Ромул, ты лишь умел войскам воздать по заслугам,
Дал бы такую награду и мне – я бы воином стал.
Вот с той самой поры у нас и сложился обычай,
Что и поныне театр женской опасен красе.
(продолжение, возможно, следует)
(продолжение)
Ты был первым, Ромул, из возмутивших игры,
В день, когда сабинянки стали добычей мужей.
В те времена театр не накрывали навесом,
В рыжий шафрановый цвет выкрашен не был помост,
Лишь безыскусно гирлянды из буйной листвы с Палатина
Им оживляли театр, сцена была без прикрас.
Зрители все восседали рядами на ярусах дерна,
Головы им осенял буйный полог ветвей.
Смотрят и каждый себе из всех выбирает по нраву
Девушку, каждый в груди молча волненье таит.
Только лишь под неотесанный свист этрусской свирели
Трижды ударил ногой плясун в утоптанный грунт,
В буре хлопков (а хлопал в ту пору народ грубовато),
Тут-то и подал своим царь условленный знак.
Тотчас ринулись, криком выдав свое нетерпенье,
И в сладострастном пылу девушек стали ловить.
Словно голубки летят от орлов, всех птиц боязливей,
Словно бегут сосунки ягнята от злобных волков,
Так устрашились они мужской необузданной страсти,
Каждую страх обуял, бледного стали бледней.
Ибо, хоть ужас един, приметы его различны:
Эти волосы рвут, те обезумев сидят,
Та в смятенье молчит, эта мать призывает,
Воет одна, другая застыла, а третья бежит.
Вот их, плененных, ведут, добычу брачному ложу,
Многим испытанный страх прелести лишь придает.
Если какая из них чересчур противится мужу,
Он, ее на руки взяв, нежно прижавши к груди,
Молвит «зачем слезами глаза прекрасные портишь?
Как отец твоей матери, так тебе буду и я».
Ромул, ты лишь умел войскам воздать по заслугам,
Дал бы такую награду и мне – я бы воином стал.
Вот с той самой поры у нас и сложился обычай,
Что и поныне театр женской опасен красе.
(продолжение, возможно, следует)