Во-первых, Достоевский – сломанный человек. Вернее, человек сломавшийся и себе этого, как и многого другого, в глубине души не простивший. Я имею в виду, что петрашевскую революционность с него как ветром сдуло после того, как он простоял с завязанными глазами перед расстрельной стеной под барабанную дробь: жить, жить, что угодно и как угодно, только бы жить, хоть червем земляным… Последовательное отречение от собственного вчера, доводящее до тяжёлых душевных припадков, и под конец жизни – уже практически официозный писатель, которого по плечу Победоносцев похлопывал (это который «простёр совиные крыла»). Во-вторых, Набоков очень прав, когда говорит, что Достоевский – «талантливый юморист и журналист». Нигде в русской классической литературе я так не смеялся, как над страницами Достоевского, особенно в «Бесах»: гениальное чутьё на речевой абсурд и юродивость. Так же верно и то, что как стилист Фёдор Михалыч – швах. Да, конечно, Набоков – это дистиллированная вода, а не ключевая, как Бунин, но до чего удивительно оба сходятся в преклонении перед Толстым и в отрицательной оценке Достоевского! Бунин уже незадолго до смерти пишет в дневнике что-то вроде: «Вот бы дожить – ещё бы Достоевского с пьедестала скинуть. Всю жизнь о гаденьком». Вот это «всю жизнь о гаденьком» - главная, по-моему, претензия этих великих стилистов и эстетов слова к бедному чахоточному литератору, в скрывающих стилистические шероховатости подлинника переводах прогремевшему на весь мир и открывшему «загадку русской души». (Как известно, загадки никакой нет, а вернее, загадка существует только до тех пор, пока над ней гадают.) Загадки нет, а есть куча психологических комплексов и публичное ковыряние собственных болячек, ведь все персонажи – это разные голоса самого автора, это ожившая шизофрения, прилюдное саморазоблачение, заголение, самобичевание. И в этом он, безусловно, новатор. А ещё Ленин Достоевского не любил (о «Бесах»: «Гениальная мерзость»). По другим и понятным причинам, но всё равно забавное единодушие. (Кстати, при всей нелюбви большевиков к Ф. М. памятник в Москве ему открыли в 1918 году, второму после Толстого – по списку.) А насчёт «клетки» и «свободы»… Мне вообще кажется, что художник тем свободнее, чем жёстче рамки, который он сам себе ставит (но только – САМ СЕБЕ). Стягивая своё творческое пространство в точку, он становится хозяином вселенной. Потому что эта самая точка, по законам математики, – она одна, и место её в системе координат под названием «культура» уникально. И координаты её неповторимы...
И Т. Д.
Во-вторых, Набоков очень прав, когда говорит, что Достоевский – «талантливый юморист и журналист». Нигде в русской классической литературе я так не смеялся, как над страницами Достоевского, особенно в «Бесах»: гениальное чутьё на речевой абсурд и юродивость. Так же верно и то, что как стилист Фёдор Михалыч – швах.
Да, конечно, Набоков – это дистиллированная вода, а не ключевая, как Бунин, но до чего удивительно оба сходятся в преклонении перед Толстым и в отрицательной оценке Достоевского! Бунин уже незадолго до смерти пишет в дневнике что-то вроде: «Вот бы дожить – ещё бы Достоевского с пьедестала скинуть. Всю жизнь о гаденьком». Вот это «всю жизнь о гаденьком» - главная, по-моему, претензия этих великих стилистов и эстетов слова к бедному чахоточному литератору, в скрывающих стилистические шероховатости подлинника переводах прогремевшему на весь мир и открывшему «загадку русской души». (Как известно, загадки никакой нет, а вернее, загадка существует только до тех пор, пока над ней гадают.)
Загадки нет, а есть куча психологических комплексов и публичное ковыряние собственных болячек, ведь все персонажи – это разные голоса самого автора, это ожившая шизофрения, прилюдное саморазоблачение, заголение, самобичевание. И в этом он, безусловно, новатор.
А ещё Ленин Достоевского не любил (о «Бесах»: «Гениальная мерзость»). По другим и понятным причинам, но всё равно забавное единодушие. (Кстати, при всей нелюбви большевиков к Ф. М. памятник в Москве ему открыли в 1918 году, второму после Толстого – по списку.)
А насчёт «клетки» и «свободы»… Мне вообще кажется, что художник тем свободнее, чем жёстче рамки, который он сам себе ставит (но только – САМ СЕБЕ). Стягивая своё творческое пространство в точку, он становится хозяином вселенной. Потому что эта самая точка, по законам математики, – она одна, и место её в системе координат под названием «культура» уникально. И координаты её неповторимы...