Поэт и то, что ему кажется толпой
Feb. 21st, 2007 10:41 amОдна-две мысли наскоро по поводу некоторой беседы в реале - то есть, в полуреале, конечно, потому что путем мыла. Каково должно быть отношение поэта к признанию широкими массами современников? Вопрос чисто академический, любой умственно неповрежденный автор хорошо понимает, что широкие массы современников относятся к поэзии конкретно никак и не изменят этого отношения, что бы он ни предпринял. Но вот известные строчки Пушкина:
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд спокоен и угрюм.
Чем они отличаются от наших собственных мелких честолюбивых мыслей? Ничем. Просто они откровеннее, и оттого смешнее, в нехорошем для автора смысле. И не только смешны сейчас, исторически, но и были в момент написания.
Чтобы меня не зачислили не в ту шеренгу, сразу оговорюсь, что Пушкина я очень люблю, но отношусь к нему без предписанного национальными культурными нормами обожания и разжижения мозга, равно как и к другим крупным поэтам, вроде Мандельштама или Бродского. Он подсуден тому же суду, что и все мы.
К какому народу обращается Пушкин? Из народа ему была известна только Арина Родионовна, и явно не ей он приписывает "суд глупца и смех толпы холодной". А если бы и ей, то не терял бы по этому поводу сна.
Народная любовь во времена Пушкина никак ему не угрожала по той простой причине, что народ был поголовно неграмотен, а тиражи его произведений были крошечными. Народ как бы вообще принадлежал к другой расе и даже лингвистической группе, эта идея высказывалась и до Быкова с его "ЖД". Для чего же такая поза?
Отчасти это, если перевести на современный язык, было реакцией на враждебные коменты в жж поэта, которые технология того времени не позволяла банить. Но список забаненных - это не народ даже по сегодняшним меркам.
На самом деле, главный исток идеи и стихотворения - Гораций. Пушкин, не имея за плечами большого национального поэтического наследия, долго и во многом был подражателем, беря за образцы как современных ему поэтов Запада, так и античных. Иными словами, к ситуации в поле эта идея отношения просто не имела.
Интересно в этой связи оглянуться на самого Горация, с его позой и памятником. На какое-то время в XIX веке он практически затмил всех других римских поэтов: Вергилий был труден, Катулл, впоследствии выдвинувшийся вперед, считался просто автором непристойных пустяков. У Горация были мысли, и многие из этих мыслей были конфискованы романтизмом. Одно время человек не мог считаться образованным, если не читал или даже не знал наизусть од Горация. Но это время ушло, и теперь бессмысленно интересоваться, дорожит он народной любовью или нет.
Эту тему я поднял просто потому, что она сама возникла в диалоге, но в России к Пушкину относятся, даже до сих пор, хотя скорее люди моего поколения, со смертельной серьезностью. И я хочу им ответить, хотя они здесь этого никогда не прочитают, что проблему, которая не стоит и никогда не встанет, решать не надо. И Пушкин ничего не решал, а просто писал вариации на тему Гайдна или Паганини.
Дорожить тем, чего нет и не будет, бессмысленно. Ожидать того, что никогда не наступит, глупо. Но и пренебрегать тем, что есть, глупо - таково мое отношение к собственному народу, как бы невелик он ни был.
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд спокоен и угрюм.
Чем они отличаются от наших собственных мелких честолюбивых мыслей? Ничем. Просто они откровеннее, и оттого смешнее, в нехорошем для автора смысле. И не только смешны сейчас, исторически, но и были в момент написания.
Чтобы меня не зачислили не в ту шеренгу, сразу оговорюсь, что Пушкина я очень люблю, но отношусь к нему без предписанного национальными культурными нормами обожания и разжижения мозга, равно как и к другим крупным поэтам, вроде Мандельштама или Бродского. Он подсуден тому же суду, что и все мы.
К какому народу обращается Пушкин? Из народа ему была известна только Арина Родионовна, и явно не ей он приписывает "суд глупца и смех толпы холодной". А если бы и ей, то не терял бы по этому поводу сна.
Народная любовь во времена Пушкина никак ему не угрожала по той простой причине, что народ был поголовно неграмотен, а тиражи его произведений были крошечными. Народ как бы вообще принадлежал к другой расе и даже лингвистической группе, эта идея высказывалась и до Быкова с его "ЖД". Для чего же такая поза?
Отчасти это, если перевести на современный язык, было реакцией на враждебные коменты в жж поэта, которые технология того времени не позволяла банить. Но список забаненных - это не народ даже по сегодняшним меркам.
На самом деле, главный исток идеи и стихотворения - Гораций. Пушкин, не имея за плечами большого национального поэтического наследия, долго и во многом был подражателем, беря за образцы как современных ему поэтов Запада, так и античных. Иными словами, к ситуации в поле эта идея отношения просто не имела.
Интересно в этой связи оглянуться на самого Горация, с его позой и памятником. На какое-то время в XIX веке он практически затмил всех других римских поэтов: Вергилий был труден, Катулл, впоследствии выдвинувшийся вперед, считался просто автором непристойных пустяков. У Горация были мысли, и многие из этих мыслей были конфискованы романтизмом. Одно время человек не мог считаться образованным, если не читал или даже не знал наизусть од Горация. Но это время ушло, и теперь бессмысленно интересоваться, дорожит он народной любовью или нет.
Эту тему я поднял просто потому, что она сама возникла в диалоге, но в России к Пушкину относятся, даже до сих пор, хотя скорее люди моего поколения, со смертельной серьезностью. И я хочу им ответить, хотя они здесь этого никогда не прочитают, что проблему, которая не стоит и никогда не встанет, решать не надо. И Пушкин ничего не решал, а просто писал вариации на тему Гайдна или Паганини.
Дорожить тем, чего нет и не будет, бессмысленно. Ожидать того, что никогда не наступит, глупо. Но и пренебрегать тем, что есть, глупо - таково мое отношение к собственному народу, как бы невелик он ни был.