aptsvet | Entries tagged with стивенс

Хорошо одетый человек с бородой

Вслед за финальным нет приходит да,
От да зависит будущее мира.
Нет было ночь. Да — нынешнее солнце.
И если все отвергнутые вещи
Уйдут за западный потоп, и лишь
Одна, но осязаемая, пусть
Не больше усика цикады, если
Хоть мысль длиною в день, хоть речь того,
Кто речью сам себя осуществляет,
Безгрешная — достаточно ее
Одной. Ах, douce campagna этой вещи!
Ах, douce campagna, прямо в сердце мед,
Всем телом зелена, из мелкой фразы,
Из вещи веры, подтвержденной вещи:
Гул тени на подушке, если спишь,
Простертый ореол над гулким домом...
Ум никогда не будет сыт, вовек.

( оригинал )

IV
Livres de Toutes Sortes de Fleurs d'Après Nature.
Цветы всех видов. Так сентиментален.
Когда Б. сел к роялю и сыграл
Прозрачность с музыкой внутри, мотив ли
Со встроенной прозрачностью, то все ли
Он виды нот сыграл? Или одну
В экстазе ей созвучных? Много нот
В одном последнем звуке или звуки
В своем единстве слитые в один?

И этот вот испанец розы, тоже
горячей, темнокровной, спасший розу
Не раз от естества и помещая
В особый глаз, едва завидит где.
Помыслим ли о нем как спасшем меньше,
Хозяйку спутавшем с ее служанкой,
Страсть упустившем ради босоногой
Интрижки?.. Гений невезенья вовсе
Не сентименталист. Он просто зло,
Он зло в самом себе, тот, от чьего
Отчаянно сорвавшегося жеста
Грех осеняет все, он гений мысли,
Всей нашей сущности, он вред и вред,
Он гений тела, а оно наш мир,
Который прожит в ложных спазмах мысли.

( оригинал )

(продолжение следует)

Честно говоря, это изнурительно, но еще побредем. Промахи и глупости отмечайте.

III
Он строит строфы как шеренги ульев
В аду, хоть нынче ад и небеса
Одно и то же, О terra infidelis.

Виной наш чересчур гуманный бог,
Что человеком стал из состраданья
И стал подобен нам, когда мы плачем

От наших мук, наш патриарх и ближний
Народов сердца, алого владыки,
Опередивший в опыте всех нас.

Пускай бы он нас не жалел так сильно,
Ослабил судьбы, муку облегчил
И стал бы нам по участи собратом.

Он слишком наш с трусливым состраданьем
К самим себе... Хватило бы пожалуй
На всех здоровья мира самого.

Простого лета мед нам был бы впору,
Как если б этих золотистых сот
Из всех щедрот на каждого хватило,

Как если б ад, исправленный, исчез,
И боль без адской родословной стала
Слабей, как если б ясен был наш путь.

( Read more... )

(продолжение следует)

Помощь зала: не могу вспомнить у Ницше ничего похожего на reddest lord, возможно ошибаюсь, но единственное, что приходит в голову - сострадательная ипостась Авалокитешвары. По контексту вроде бы подходит, но откуда-то из-за угла выскакивает. Есть другие идеи?

II
Там в городе с акациями ночью
Лежал он на балконе. Щебет птиц
Мерк, таял, слишком выделял акценты
Больного сна, все слоги отмерял,
Которые возникнут, чтоб раскрыть
Весь замысел отчаянья, излить
все, что раздумью было не под силу.

Взошла луна, как бы покинув круг
Его раздумий, обогнув рассудок.
Она являлась частью превосходства
Над ним и от него была свободна,
Как ночь была свободна. Тень коснулась
Его, но как бы вскользь, он произнес
Элегию, найдя ее в пространстве:

Боль безразлична к небу, несмотря
На желтизну акаций, этот запах,
Еще так тяжко в воздухе висящий
В дряхлеющей ночи. Она не смотрит
На превосходство, на свободу, вечно
В галлюцинациях не видя, что
В отвергнувшем ее и есть спасенье.

( оригинал )

(продолжение следует)

Прим.: спасибо за советы, жду еще. Окончательную правку буду вносить уже в сводный текст, который здесь вывешу.

I
Он был в Неаполе, писал домой
И между письмами читал абзацы
В возвышенном ключе. Стонал весь месяц
Везувий. Было славно там сидеть,
Следя за вспышками, чей жаркий блеск
Врезал углы в стекло. Весь ужас звука
Был описуем, потому что звук
Был древним. Пробовал припомнить фразы:
Боль слышимая в полдень, боль себе
Самой, боль, гасшая на грани боли.
Вулкан подрагивал в другом эфире,
Как тело, покидая жизнь, дрожит.

К обеду время. Боль людское свойство.
Прохлада с розами в кафе. Он в книге
Заверил в правильности катастрофы.
Когда б не мы, Везувий истребил бы
Всю землю в твердом пламени, не зная
О боли (и о петухах, поющих
Нам смерть). Вот часть возвышенного, чьих
Мы чар сторонимся. Когда б не мы,
Все прошлое бесчувственно, исчезнув.

( оригинал )

(продолжение следует, советы принимаются)

Пауль Целан

Тому, чей слух истекает
из уха
и затопляет ночи:
ему
расскажи, что ты подслушал
у собственных рук.
У рук твоих странниц.
Разве они не хватали
снег,
которому горы росли навстречу?
Разве они не сошли
в исколоченное сердцем
безмолвие бездны?
Руки твои, эти странницы.
Руки странствий.

( оригинал )

Уоллес Стивенс

Женщина на солнце

Просто это тепло и движение
Как тепло и движение женщины.

Не то чтобы в воздухе был образ
Или начало, или окончание формы:

Он пуст. Но женщина в нетканом золоте
Опаляет нас касаниями своего платья

И невещественным изобилием бытия,
Еще ощутимее в таком обличье -

Потому что она бестелесна,
Окутана запахом летних полей,

Признаваясь в молчаливом, но безразличном,
Невидимо ясном, единственной любви.

( оригинал )

Авроры осени

Здесь и живет он, этот змей, без тела,
Чей череп воздух. Ночью с высоты
На нас глядят глаза со всех небес.

Неужто новый вьется из яйца,
Повторный образ в глубине пещеры,
Вновь бестелесность в полой чешуе?

Здесь и живет он, змей. Его гнездо,
Поля, холмы, темнеющие дали
И сосны сверху, вдоль и возле моря.

Здесь формы за бесформием погоня,
Мельканье кожи вслед исчезновеньям,
Мелькнувшее вслед коже тело змея.

( оригинал )

The house was quiet and the world was calm.
The reader became the book; and summer night
Was like the conscious being of the book.
The house was quiet and the world was calm.
The words were spoken as if there was no book,
Except that the reader leaned above the page,
Wanted to lean, wanted much most to be
The scholar to whom the book is true, to whom
The summer night is like a perfection of thought.
The house was quiet because it had to be.
The quiet was part of the meaning, part of the mind:
The access of perfection to the page.
And the world was calm. The truth in a calm world,
In which there is no other meaning, itself
Is calm, itself is summer and night, itself
Is the reader leaning late and reading there.

Весь дом был тих, спокоен был весь мир.
Читатель книгой стал, и летом ночь
Была себя осознающей книгой.
Весь дом был тих, спокоен был весь мир.
Слова звучали, словно книги нет,
Пока читатель льнул к странице, жарко
Желая льнуть, желая быть ученым,
Кому покорна книга и кому
Ночь летом точно совершенство мысли.
Весь дом был тих, как подобает дому,
Тишь стала частью смысла и ума,
Вратами совершенства вглубь страницы.
Спокоен мир, в спокойном мире правда,
Сама, без привнесенного значенья,
Спокойна, словно летом ночь, сама -
Читатель, льнущий ночью, там читая.

Отрицание

Привет! Создатель тоже слеп,
Стремясь к гармонии всего,
Без промежуточных частей,
Всех мерзостей, обид и лжи;
Бессильный повелитель сил -
Энтузиазм без тормозов
Загнал мечтателя в тупик.
Мы терпим наш недолгий век
Во имя призрачных красот
В дотошных пальцах гончара.

Negation

Hi! The creator too is blind,
Struggling toward his harmonious whole,
Rejecting intermediate parts,
Horrors and falsities and wrongs;
Incapable master of all force,
Too vague idealist, overwhelmed
By an afflatus that persists.
For this, then, we endure brief lives,
The evanescent symmetries
From that meticulous potter's thumb.

Утрата иллюзий в десять часов

Дома полны призраков
Белых ночных сорочек.
Ни одной зеленой
Или фиолетовой с зеленой каймой,
Или зеленой с желтой каймой,
Или желтой с синей каймой.
Никаких диковин,
Кружевных носков
Или бисерных поясов.
Люди не собираются
Видеть во сне павианов или барвинки.
Лишь кое-где старый матрос,
Пьяный и уснувший в сапогах,
Ловит тигров
В красную погоду.

( Оригинал )

Преобладание черного

Ночью, подле огня,
Цвета кустарника
И опавших листьев,
Повторяя друг друга,
Вертятся в комнате,
Словно сами листья
Вертятся на ветру.
Да – но стремительно вступил
Цвет тяжких тсуги.
И я вспомнил крик павлинов.

Цвета их хвостов
Были словно сами листья,
Вертящиеся на ветру,
На ветру сумерек.
Они пронеслись по комнате,
Словно слетевшие с кустов тсуги,
Опавшие наземь.
Я слышал как они кричали, павлины.
Был ли это крик на фоне сумерек
Или на фоне самих листьев,
Вертящихся на ветру,
Вертящихся, как языки
Вертятся в пламени,
Меняющихся, как хвосты павлинов
Меняются в громком пламени,
Громком, как тсуги,
Полные крика павлинов?
Или это был крик на фоне тсуги?

Из окна
Я видел, как собирались планеты,
Словно сами листья,
Вертящиеся на ветру.
Я видел, как пришла ночь,
Стремительно, словно цвета тяжких тсуги.
Я ощутил страх.
И я припомнил крик павлинов.

( Оригинал и самокритика )

Утонченный кочевник

Как необъятная роса Флориды
Рождает
Пальму в больших плавниках
И зеленую лиану, злящуюся жить,

Как необъятная роса Флориды
Рождает гимн за гимном
Из уст созерцателя,
Созерцающего все эти зеленые бока
И золотые бока зеленых боков,

И блаженные утра,
Любезные глазу юного аллигатора,
И молниеносные цвета,
Так и во мне отплясывают
Облики, блики и хлопья бликов

(Это старый перевод, сделанный, как ни смешно, на работе и для работы, тогда у меня была такая работа. Пусть повисит рядом с товарищами.)

Идея порядка в Ки-Уэст

Ей пелось ярче гения морей.
Вода не крепла в голос или мысль,
Не обретала тела, трепеща
Порожним рукавом - ее движенья
Рождали крик, вели немолчный плач,
Который был не наш, но внятный нам,
Подстать стихии, глубже постиженья.

У моря нет притворства. В ней - ничуть.
Вода и пенье не смежали звук,
Хоть слышали мы только, что она
Слагала слово в слово, и полна
Была, казалось, сумма этих фраз
Хрипенья волн и воздуха везде,
Но мы внимали ей, а не воде.

Она творила спетое сама.
Немое море в гриме древних драм
Ей было местом, где ходить и петь.
Чей это дух? мы вопрошали, зная,
Что это дух, искомый нами, зная,
Что спрашивать должны, пока поет.

Коль это был лишь темный голос вод
Морских, хоть и в раскраске многих волн;
Коль это был лишь внешний глас небес
И туч, или кораллов в студне вод,
То, как ни ясен, это лишь эфир,
Тяжелый возглас воздуха, звук лета,
Возобновленный летом без конца,
И только звук. Но это было больше,
Чем голос - и ее, и наш, промеж
Безмозглых рвений ветра и воды,
Двумерных далей, бронзовых теней
Над горизонтом, горных атмосфер
Небес и моря.

Это певчий голос
Так на излете небо обострял.
Она безлюдьем поверяла ритм,
Она была всесильным зодчим мира,
Где пела. И по мере пенья море,
Чем ни было, преображалось в то,
Чему она была певцом. И мы,
Вслед проходящей глядя, понимали,
Что для нее не будет мира, кроме
Того, что ею спет и сотворен.

Скажи, Рамон Фернандес, если знаешь,
Зачем, когда умолкла песнь, и мы
Свернули к городу - зачем огни,
Стеклянные огни рыбацких шхун
С приходом ночи проструили мрак,
Стреножив ночь, и море рассекли,
Все в зонах грез и пламенных шестах,
Чеканя, пестуя, чаруя ночь?

О, ярость, страсть творца творить, Рамон,
Страсть упорядочить слова морей,
Слова благоуханных звездных врат
И нас, и нашего прихода в мир -
В ночные очертанья, в чуткий звук

Утреннее стихотворение

Пуссениана солнечного дня
отсекает его от себя. Он то или это,
и нет его. Предмет изображают
метафорой. Так, ананас был кожаный фрукт,
фрукт ради олова, шипастый, пальмовидный, синий,
его подают ледяные люди.
Чувства изображают
метафорой. Был сок благоуханней
мокрейшей из кориц. Сквозь сито груша сок
с утра цедила.
Истина не в том,
что видишь - все диктует опыт, чувство,
а пышный глаз лишь принимает участие
в целом, в бесформенном колоссе, устремленном
вверх. Зеленели кудри с этой головы.

оригинал

О простом существовании

Пальма на краю сознания,
За гранью мысли, высится
В бронзовых узорах.

Златоперая птица
Поет на пальме, без человечьего смысла,
Без человечьего чувства, чужую песню.

И ты понимаешь, что не разум
Делает нас счастливыми или несчастными.
Птица поет. Ее перья сияют.

Пальма стоит на краю пространства.
Ветер медленно движется в ветвях.
Огнепестрые перья птицы никнут ниже.

Император мороженого

Зовите крутильщика крупных сигар,
Того, что помускулистей, и пускай взбивает
В кухонных чашках сладострастную массу.
Пускай девицы слоняются в тех платьях,
К каким привыкли, и пускай юнцы
Несут цветы в газетах за прошлый месяц.
Будь быть концом казаться сверх положенного.
Один неподдельный – император мороженого.

Давайте достанем из дощатого комода
Без трех стеклянных ручек простыню,
Где она однажды вышила веерочки
Давайте расстелим, покрывая лицо.
Если наружу ее мозолистые ступни,
Это в знак ее немоты, и замерзли они.
Берем ее в рамку лампы луча стреноженного.
Один неподдельный – император мороженого.

Снеговик

Необходимо обладать умом зимы,
Чтобы созерцать иней и сучья
Сосен, инкрустированных снегом;

И надо долго замерзать, чтобы
Видеть можжевельник в шевелюре льда
И шершаво ели в далеком блеске

Январского солнца, и не думать
О невзгоде в звуке ветра,
В звуке последних листьев -

Это он и есть звук земли,
Полный одинакового ветра,
Дующего в одинаковом пустом месте

Для слушателя, слушающего в снегу,
Кто, будучи ничем, созерцает
Ничто нигде и ничто, которое вокруг.