aptsvet

Бывают момент, когда нельзя упустить шанс отфрендить пару-тройку, потому что человеческая глупость местами граничит с людоедством.

Неизбежно приходят в голову мысли, которые я ожидал услыхать из уст людей, больше меня подходящих на роль очевидцев, но ничего об этом нет, а российская пресса помалкивает, поскольку есть темы, на которые она предпочитает помалкивать. Что происходит с людьми в эту погоду?
В 2003 году в Европе была рекордная жара, эпицентр которой пришелся на Францию. Там к такому лету не привыкли, кондиционеров у большинства не было. В результате число смертей, связанных с этой жарой, составило почти 15 тысяч. Подробности по всей Европе собраны здесь (по-английски).
В центральной России, как я понимаю, кондиционеры тоже не в каждом доме, социальные службы вряд ли развиты сильнее, чем во Франции, и я не слышал, чтобы батуринская администрация устраивала охлажденные убежища для нуждающихся, как это делается у нас в Нью-Йорке. Возникает закономерный вопрос: неужели нет жертв, особенно среди престарелого населения? И где статистика - будем надеяться, что не очень страшная, но неизбежная? Где Шойгу со своими бравыми молодцами? А который распевает с горе-шпионами "с чего начинается родина" - она начинается с соседа в твоем дворе, умершего от теплового удара.
Хочется верить, что произошло чудо, и статистика смертей никак не шелохнулась. Но неужели никто не интересовался?

Как правило, я не очень присматриваюсь к тому, что пристало к моим подошвам — мало ли какая очередная желудочная неприятность постигла критика Ы, законодателя литературных вкусов одной небольшой санэпидстанции. Его мнения о моем творчестве интересуют меня куда меньше, чем мнения моего парикмахера или дантиста, которые тоже не интересуют вовсе.
Но недооценивать рвение ничтожества опасно. Ы решил зайти с фланга, опубликовав в одном туалетно-гигиеническом листке пасквиль на «Московское время», в котором, в частности, спорит с расхожими версиями о том, кто, дескать, основал это литературное объединение, кто в него на самом деле входил, а кто просто примазался. Эти его домыслы мне столь же безразличны, сколь и все предыдущие. Во всех моих публичных выступлениях я отмечал, что о своем членстве в «Московском времени», как и о причастности к его основанию, я узнал из газет и был ему немало удивлен. Я помню только о многолетней замечательной дружбе, которая связывала и по сей день связывает тех, кто стоял у истоков альманаха, давшего впоследствии название кружку, мой собственный статус в котором мне совершенно безразличен, я на нем никуда не пытаюсь выехать.
Тем не менее, в отличие от предыдущей пачкотни Ы, настоящая не могла не вызвать моей реакции, поскольку он попытался возвести поклеп именно на дружбу. Его тезис заключается в том, что настоящих основателей оттеснили в сторону самозванцы. В качестве оттесненных, ссылаясь на некие свои исследования, он называет Александра Казинцева, Михаила Лукичева, Марию Чемерисскую, Ахмеда и Аслана Шаззо и, конечно, Александра Сопровского. И даже, каким-то образом, Игоря Леонидовича Волгина, любимого учителя многих из участников тогдашнего дружеского сообщества.
Коротко и по порядку. Никто из нас никогда не отрицал, что Казинцев был с нами в  приятельских отношениях и участвовал в альманахе, но контакты с ним всегда, в силу его очень отличных от наших взглядов, были не слишком тесными, а впоследствии и вовсе оборвались, задолго до моего первого приезда из эмиграции, хотя я не могу поручиться за каждого из нас. Никакой общей политики объединения здесь не было, как не было, повторяю, и самого «объединения».
Маша Чемерисская принадлежит к числу самых старых и любимых друзей — увы, судьба ее сложилась неблагополучно, и от ее творчества, изначально не очень обильного, осталось немного.
Миша Лукичев, которого с нами, увы, давно нету, был, насколько я помню, оформителем первого выпуска, а о дальнейшем я судить не могу. Но если с Гандлевским, Сопровским и Кенжеевым я, в период моей жизни в Москве, виделся практически ежедневно, то с Лукичевым довольно редко. Если он вправе претендовать на более серьезную роль в литобъединении, о котором я так долго не знал, то я ему это роль охотно уступлю.
Упоминание Ахмеда и Аслана не может не вызвать улыбки. Ахмеда с остальными друзьями познакомил я, Аслан приезжал уже после моего отъезда. Я очень дорожу дружбой с Ахмедом, который, к сожалению, в последние годы исчез с моего горизонта — не по моей воле. Но я бы очень удивился, узнав, что он писал стихи.
Что касается Игоря Волгина, то его литобъединение «Луч» сыграло огромную роль в биографии каждого из нас, и я буду последним мерзавцем, если когда-нибудь от него отрекусь. Насколько я помню, я упоминал об этом неоплатном долге многократно — и в печати, и в личных беседах, и при встречах с самим Волгиным, которому по-прежнему очень многим обязан. Никакого прямого отношения к «Московскому времени», то есть к альманаху, он, однако, не имел, никто из нас в те времена не захотел бы его компрометировать, хотя, насколько я помню, экземпляр первого выпуска был ему с благодарностью подарен.
И, в заключение, о самой главной мерзости. Ы пытается загробно поссорить меня с одним из моих самых дорогих друзей, чья гибель была для меня катастрофой, а память священна. Хочу лишь упомянуть, что книги Сани Сопровского, изданные к настоящему времени, выходили за счет его друзей и почитателей, в числе которых был и я. Пусть Ы назовет публично сумму своих пожертвований, тогда я сделаю достоянием гласности и мои.
Речь здесь не о том, что этот новый выплеск помоев что-то изменил в реальности. Но есть жесты, на которые, хочешь не хочешь, приходится отвечать. Недорогой и неуважаемый Ы, вы оскорбили мою память и память людей, которых я люблю, тогда как для вас они просто козыри в шулерской игре.
За это вам теперь с меня причитается по ебалу, публично, каковой долг обязуюсь оплатить при первой возможности. Надеюсь, что и большинство здесь упомянутых присоединится к этому почину. А также все неупомянутые, по причине краткости реплики, люди доброй воли.
И я ни секунды не сомневаюсь, что самой увесистой из всех, будь у него такая возможность, стала бы оплеуха Сани.