aptsvet

У Мирского, который писал о русской литературе лучше большинства писавших, есть простое и самоочевидное объяснение черной дыры, постигшей эту литературу во второй половине XIX века — ни у кого другого я подобных аргументов не встречал, по крайней мере в такой четкой форме.
Самые яркие фигуры этого периода принадлежали предыдущему. Хотя они владели уникальным мастерством, но упора на нем не делали, а скорее выдавали свое творчество за социальную деятельность. Именно ее и превозносили самые пустоголовые и крикливые из критиков, вроде Писарева и Чернышевского, и именно у них, а не у мастеров, училось следующее поколение, которое о существовании писательской техники просто не подозревало и нужды в ней не видело. Само оно, в свою очередь, было продуктом реформы 1861 г., когда к культурному центру потянулись новые люди, разночинцы и служилые дворяне, в любом случае глухие к пользе Пушкина. Отторжение от отцовского культурного багажа было универсальным: по словам того же Мирского, сын священника был как правило атеистом, а помещика — аграрным социалистом.
Реформа освободила ресурсы, как социальные, так и материальные, для капитализма, и создала массу новых рабочих мест для потенциальных талантов, где они могли зарабатывать реальные деньги, а не мечтать в мансарде о славе: если не в предпринимательстве, то по крайней мере в журналистике.
Эта арифметика, правда, не вполне учитывает Чехова и Бунина. Но эти исключения тоже укладываются в формулу: Чехов явно был учеником мастеров, хотя и заочно, а Бунин сам был помещичье дитя, «Антоновские яблоки» - это его свидетельство о рождении. Он, правда, ехал в последнем вагоне состава, а заключительную часть жизни просидел уже в отцепленном.
Когда же на сцену вышло новое литературное поколение, оно не потрудилось заглянуть на собственный чердак и кое-что приобрело за недорого у иностранцев на развалах, товар не первого сорта: Маллармэ там, Эдгар По, итальянские футуристы, то-се. На пошив собственного национального кафтана ушло драгоценное время. Так называемый «серебряный век» был большей частью посеребренной импортной бронзой. Настоящий серебряный век был искоренен революцией и советской властью, так и не взлетев.
Эта мысль замечательна и сама по себе, но ее дополнительное достоинство заключается в том, что она как раз впору нынешнему времени и многое в нем объясняет. Я не провожу прямых параллелей между Толстым и Достоевским с одной стороны и такими разными и любимыми мной писателями как Саша Соколов или Юрий Трифонов, но механизм отказа от наследства здесь примерно тот же. К ним отнеслись как к чему-то уже случившемуся (если к Трифонову вообще сейчас как-то относятся), а у нас теперь свои дела. Развинитить часики и посмотреть на колесики никто не посоветовал и не потрудился. Точно так же поигрались и отодвинули в сторону Мандельштама, Заболоцкого и, конечно, Бродского, последнего из фаворитов ancien régime. А тут как раз случились коробейники с постмодернистским товаром, хотя по-честному, тот же верлибр надо было ковать из Бродского, а никак не из Буковского. Но я вхожу в детали, чего не имел в виду. Опять сорок лет в пустыне.
И талант в последние годы было где продать, незачем пыхтеть в мансарде над сиротскими кильками и стаканом. А вот отсутствие денежной работы как раз предоставляет массу досуга и соприкасает с вечным.
Из сказанного легко понять, что я многого жду от нынешнего кризиса.
Может, я об этом когда-нибудь напишу. Или наоборот, не напишу — так будет аутентичнее.