aptsvet

Через дворик голубого кафеля, в кухонную дверь. Привычный режим: включить американский миксер, выигранный у одного янки прошлым летом, какая-то покерная партия, ставка у стола, офицерская казарма где-то на севере, теперь не вспомнить… Мелко нарезать несколько бананов. Сварить кофе в бачке. Взять банку молока из холодильника. Стереть бананчики с молоком в кашку. Чудненько. Я смажу все изъязвленные пойлом желудки Англии. Чуть маргарина, запах еще в норме, растопить в сковородке. Очистить еще бананов, нарезать вдоль. Маргарин шипит, бац туда длинные ломтики. Зажечь печь ффуух когда-нибудь всех нас спалит, у-ха-ха, да. Найти зефиру…

Вваливается Тедди Блоут с одеялом Пирата через голову, поскальзывается на банановой кожуре и падает жопой об пол. «Убиться можно», бормочет.

— Немцы это сделают за тебя. Угадай что я увидел с крыши.

— «Фау-2» летит?.

— Да, А-4.

— Я видел из окна. Минут десять назад. Выглядит дико, да? Ничего с тех пор не слышал, а ты? Недолет наверное. Куда-нибудь в море, что-ли.

— Десять минут? — попытка разглядеть время на часах.

— Не меньше, — Блоут сидит на полу, продевая банановую кожуру в петлицу пижамы вроде бутоньерки.

Пират идет к телефону и все-таки звонит в Стэнмор. Нужно продираться через длиннющую процедуру, но он знает, что уже перестал верить в ракету, которую видел. Бог сорвал ее для него из безвоздушного неба, как стальной банан. «Прентис говорит, у вас там не мигнуло чего из Голландии только что? Ага. Ага. Да, мы видели». Этак можно человеку отбить вкус к восходам солнца. Он вешает трубку.

— Они ее потеряли над побережьем. Они называют это преждевременный Brennschluss.

— Не вешай носа, — Блоут уползает к разбитой койке. — Другие прилетят.

Старый добрый Блоут, всегда ободрит. Какие-то пару секунд, ожидая связи со Стэнмором, Пират думал: Опасность миновала, Банановый Завтрак спасен. Но это лишь передышка. А? И правда, будут другие, и каждая вполне может угодить ему в макушку. Никто с обеих сторон линии фронта не знает, сколько их еще. Не прекратить ли нам смотреть в небо?

Осби Фил стоит на галерее, держа один из самых крупных Пиратовых бананов так, что он торчит из ширинки его полосатых пижамных штанов, охаживая другой рукой желтушный изгиб триолями в ритме четыре четверти, и приветствует рассвет следующим образом:

Жопу с пола и спину в струну

(вот те банан-чик),

Чистить зубы и шасть на войну.

Койке родной помаши рукой,

Нечем заняться в ней.

Пусть Грэбл твоя Бетти все прелести эти

Прикроет до лучших дней.

Все наверстаем в гражданском

(вот те банан-чик),

С девками в море шампанском.

Но еще упирается немец-другой,

Так блесни же улыбки электродугой

И, как спето в начале соло,

Подбери свою дурью жопу с пола.

Есть и второй куплет, но прежде, чем гарцующий Осби успевает его развернуть, на него набрасываются, в числе прочих, Бартли Гоббич, ДеКаверли Покс и Морис Рид по кличке Саксофон и хорошенько его отмолачивают, отчасти его же собственным крепким бананом. На кухне зефирины с черного рынка томно расползаются в сироп на верхушке двойного кипятильника Пирата и вскоре начинают тяжело пузыриться. Варится кофе. На деревянной вывеске паба, дерзко изъятой во время какого-то дневного набега пьяным Бартли Гоббичем и еще хранящей глубоко вырезанную надпись «Бекас и стрела», Тедди Блоут шинкует бананы замечательным равнобедренным ножом, из-под нервного лезвия которого Пират одной рукой загребает светлое массу в вафельное тесто, упругое от свежих куриных яиц, которые Осби выменял на равное число мячей для гольфа, зимой куда более редких, чем яйца, а другая рука не слишком энергично примешивает фрукты проволочной мутовкой, в том время как сам угрюмый Осби, то и дело прихлебывая из молочной четвертинки виски с водой, следит за бананами на сковородке и на бройлере. Возле выхода во дворик ДеКаверли Покс и Джоакин Стик стоят перед масштабной бетонной моделью Юнгфрау, на которую еще в двадцатых какой-то энтузиаст убил кропотливый год, проектируя и отливая, прежде чем обнаружил, что она слишком велика, чтобы протиснуть в какую-либо из дверей, и колотят по склонам великой горы красными резиновыми грелками, полными льда: идея состоит в том, чтобы раздробить лед в порошок Пирату на фраппе. С их утренней порослью щетины, колтунами в волосах, налитыми кровью глазами и миазмами изо рта ДеКаверли и Джоакин — изнуренные боги, торопящие медлящий ледник.

В другой части дома остальные собутыльники выпутываются из одеял (один выжимает из своего воздух — приснился парашют), писают в умывальные раковины, испуганно смотрятся во впалые зеркала для бритья, плещут, безо всякого четкого плана, воду на головы в редеющих волосах, напяливают портупеи, смазывают ботинки от предстоящего дождя, отчего уже утомлены мышцы рук, напевают обрывки популярных песен, мелодии которых не всегда знают, лежат, полагая, что греются, в клочках солнечного света, пропущенного рамами, понемногу принимаются за деловые разговоры, чтобы приноровиться к тому, чем будут заниматься через неполный час, мылят шеи и лица, зевают, ковыряют в носу, ищут в шкафах и на книжных полках шерсть того пса, который вчера вечером, не без провокации и долгой дрессировки, укусил их: подобное — подобным.

Уже по всем комнатам, на смену ночному застарелому дыму, алкоголю и поту, прорастает хрупкий банановый аромат Завтрака: цветистый, проницающий, удивительнее, чем сияние зимнего солнца, беря верх не столько грубой остротой объема, сколько высокой путаницей сплетения своих молекул, причастный колдовскому секрету, с помощью которого, — хоть и нечасто Смерть столь прямо посылают на хуй, — живые генетические цепи оказываются в достаточной мере лабиринтами, чтобы сохранить чье-то человеческое лицо на десять или двадцать поколений… и такое же притязание-посредством-устройства позволяет банановому благоуханию этого военного утра извиваться, овладевать, торжествовать. Есть ли причина не распахнуть все окна и не позволить этому доброму аромату накрыть все Челси? Как заклинанию — против падающих предметов…

С треском стульев, снарядных ящиков на торце, скамеек и топчанов Пиратова толпа собирается по берегам огромного трапезного стола, южного острова, отстоящего на тропик или два от средневековых фантазий холодного Коридона Троспа, где поверх витого темного узора ореховой суши теснятся банановые омлеты, банановые сэндвичи, банановые запеканки, банановая масса в форме британского льва на задних лапах, смешанная с яйцом для гренков, выдавленная из розетки поверх дрожащего кремового окоема бананового бланманже фразой C'est magnifique, mais ce n'est pas la guerre (приписывается французскому наблюдателю во время Рейда Легкой бригады), которую Пират взял себе девизом… высокие графинчики бледного бананового сиропа, чтобы липко поливать банановые вафли, огромный глазированный горшок, в котором с минувшего лета шинкованные бананы бродили с диким медом и мускатным изюмом, и из которого нынешним зимним утром зачерпываются пенные чаши бананового меда… банановые круассаны и банановый креплах, и банановая овсянка, и банановое варенье, и банановый хлеб, и бананы, опаленные старинным бренди, которое Пират привез в прошлом году из одного погреба в Пиренеях, где оказался также секретный радиопередатчик…

Когда раздается телефонный звонок, он легко распарывает комнату, все эти похмелья, почесывание задниц, грохот тарелок, болтовню, горькие ухмылки, как металлическое двойное пердение, и Пират знает, что это непременно ему. Блоут, который сидит ближе всех, снимает трубку, фешенебельно держа наотлет вилку с bananes glacees. Пират подбирает последний ковш меда, чувствует, как мед проскакивает золотник горла, словно он проглатывает время, время в его летнем спокойствии.

— Твое начальство.

— Несправедливо, — стонет Пират, — я еще не сделал мои утренние отжимания.

Голос, который он слышал только однажды, — в прошлом году на брифинге, руки и лицо зачернены, анононим среди десятка других слушающих, — сообщает, что для него есть донесение, получить в Гринвиче.

— Оно прибыло весьма очаровательным способом, — голос тонок и зловещ, — среди моих друзей таких умников нет. Всю мою почту приносит почтальон. Так приходите же и получите — да, Прентис?

Трубку бросают с яростным стуком, связь прерывается, и Пират уже знает, где приземлилась утренняя ракета, и почему не было взрыва. Почта прибыла, совершенно верно. Он пристально смотрит сквозь контрфорсы солнечного света, на всех остальных в трапезной, погрязших в банановом изобилии, — толстые нёбные звуки их голода затерялись где-то в утренней протяженности между ними и им. Протяженности в сотню миль, такой неожиданной. Одиночество, даже в сетях этой войны, может, при желании, ухватить его за слепую кишку и хозяйственно тронуть, как сейчас. Пират снова как бы по другую сторону окна, смотрит, как завтракают незнакомцы.

Его денщик, капрал Уэйн, увозит его прочь, на восток через мост Воксхолл, в помятой зеленой «лагонде». Чем выше поднимается солнце, тем, кажется, холоднее становится утро. Облака все-таки начинают сползаться. На дорогу высыпает команда американских саперов, направляющихся на расчистку каких-то руин неподалеку, с песней:

Нынче холодней, чем ведьмино вымя,

Нынче холодней, чем говно пингвина,

Чем шерсть на белой медвежьей жопе,

Чем бокал с шампанским в ледяном ознобе!

Ну да, они корчат из себя народников, но я-то знаю, они из Ясс, от Кодряну, его люди, люди Лиги, они… они убивают ради него – они связаны клятвой! Они пытаются убить меня… трансильванские мадьяры, они знают заклинания… ночами они шепчут… Ну да, хе-хе-хе, вот оно, Пиратово Состояние, опять на него находит, как обычно, когда он меньше всего этого ждет; пора бы уже упомянуть, что Пират Прентис, каким он представлен в своем досье, это большей частью странная способность к – скажем, к проникновению в чужие фантазии: способность, если угодно, брать на себя бремя управления ими, в данном случае фантазиями румынского эмигранта-роялиста, в котором в ближайшем будущем может возникнуть нужда. Это дар, который Фирма считает исключительно полезным: в такое время без душевно здоровых вождей и других исторических личностей не обойтись. Где найти лучший способ ставить им банки и делать кровопускания чрезмерной тревоги, чем поручить кому-то управлять за них их изнурительными мелкими грезами… жить в укрощенном зеленом свете их тропических убежищ, в ветерке, продувающем их кабанью, пить их коктейли, пересаживаться лицом к входам в их общественные места, не давать уязвлять их невинность больше, чем она уже уязвлена… получать за них их эрекции при мыслях, которые врачи считают неподобающими… бояться всего, чего они не могут себе позволить бояться… помнить слова П. М. С. Блэкета: «Нельзя вести войну на всплеске эмоций». Мычи себе дурацкий мотивчик, которому тебя научили, и старайся не обосраться:

Да – я –

Парень, вобравший чужие фанта-зии,

Страдающий тем, что у других болит –

Даже если на колене девочку качаю

И Круппингем-Джонс опаздывает к чаю,

Незачем и спрашивать по ком звонит…

(Тут множество туб и тромбоны в тесной гармонии)

Что за дело, ес-ли грозит опааасность

С крыши Опасности я кубарем давно –

Однажды в дверь и сгину где-нибудь,

Про пиво, что ты должен мне, Джек, забудь,

Поссы мне на могилу и давай крути кино.

Тут он и впрямь переходит в танец, вперед-назад, вскидывая колени и поигрывая тросточкой с набалдашником в форме головы У. К. Филдса, с носом, цилиндром и всем прочим, и несомненно способен к волшебству, пока оркестр исполняет второй проигрыш.