Разбор вчерашнего полета
Dec. 3rd, 2008 11:59 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aptsvetРечь, для тех, кто пропустил, идет о моей попытке обратного перевода стихотворения В. Ходасевича «Обезьяна».
Я не помню других случаев подобного «ре-экспорта», и даже если они существуют, то, скорее всего, для целей настоящего анализа значения не имеют. Случай «Обезьяны» уникален ввиду двух качеств главного переводчика, то есть Набокова.
1.Он прекрасно владеет обоими языками и поэтической техникой в обоих.
2.Он видит недостатки оригинала и намерен снять их в переводе.
Поскольку я не знаю никого, кто бы обладал этими качествами в такой полноте, как Набоков, мне любые другие возможные случаи неинтересны. Первый пункт, я думаю, в доказательствах не нуждается. Второй для меня был очевиден изначально, так как даже в лучших стихотворениях Ходасевича я всегда замечал технические провалы, и у меня не возникло бы соблазна перевести его, скажем, на английский — именно потому, что я сторонник максимальной точности в переводе, и все эти «сладчайшие преданья» энтузиазма не вызывают. А вот стихотворение в передаче Набокова произвело очень яркое впечатление. Думаю, что разбор всей этой истории был бы очень полезен в поэтическом семинаре, но в своем курсе воспользоваться не могу из-за русского языка. В любом случае, это прекрасный анализ литературных качеств, оставленный нам именно Набоковым.
Сперва о Ходасевиче. Ему, конечно, принадлежит пальма первенства, включая эффектную заключительную строку, эта заслуга неоспорима и мы ее принимаем как исходный пункт. А вот о недостатках нужно подробнее — тут мне интересно как раз полное совпадение набоковского мнения с моим после сравнения с оригиналом.
Белый пятистопный ямб в английском языке канонизирован Шекспиром, а в русском укоренен Пушкиным, явно с подачи Шекспира, но особенно широкого распространения не получил. Его нельзя представлять себе как обычный ямб с обрезанными рифмами, его структура должна быть другая, мелодический рисунок изощреннее. Английскому варианту, начиная с Марлоу, но особенно с Шекспира, изощренность придают в основном анжамбманы и синтаксические конструкции, перетекающие из строки в строку, как бы наложение стиха на прозу или выявление прозы в стихе (Бродский делал такое с дольником).
В этом смысле ямб Ходасевича сравнительно беден, и Набоков поступает единственным возможным образом, увеличивая число анжамбманов и их удельный вес в сокращенном (на 14 строк!) стихотворении.
Кроме того, у Ходасевича есть несколько неполноразмерных строк, а также, что особенно режет слух, шестистопные, срывы в какой-то александрийский стих. У Шекспира такие вещи случаются довольно часто, хотя его техническое совершенство сомнению не подлежит. Но это происходит обычно в речи персонажей, передаваяя ее рубленность и драматичность, тогда как в повествовательной структуре «Обезьяны» внутренней необходимости в таких шагах в сторону нет. Короткие строки лучше смотрелись бы как часть анжамбанов, а длинные местами просто предают неуклюжесть:
Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я
Воды ему.
Вот это «чтоб дал я» у меня лично отбивает охоту читать дальше — трудно, что ли, было написать «попросил подать воды ему»? Набоков, совершенно очевидно, видит это в точности как я. В переводе у него — строго регулярный iambic pentameter.
Теперь о красотах, особенно в месте переглядывания с обезъяной. Там, где явно хватило бы нескольких эффектных слов, Ходасевич захлебывается от собственного восторга, как человек, пытающийся рассказать анекдот, который смешон только ему одному. Аудитория уныло отводит глаза. Здесь Набоков особенно беспощаден и сбрасывает эти засморканные носовые платки в корзину.
Ну и, конечно, «на грУди полуголой» - об этом лучше помолчу.
И еще два последних замечания, о названии и заключительной строке. В английском языке слова для обозначения человекообразных высших обезьян и мартышек разные, поэтому выбор необходим. И уж я никак не мог перевести monkey на русский как «обезьяна» или «мартышка», слишком все это дедушкой Крыловым отдает.
Последняя строка у Набокова просто лучше. И в бесполезной попытке втиснуть перевод в пятистопные тиски я потерпел поражение — улучшения по сравнению с Ходасевичем не получилось.
Я не помню других случаев подобного «ре-экспорта», и даже если они существуют, то, скорее всего, для целей настоящего анализа значения не имеют. Случай «Обезьяны» уникален ввиду двух качеств главного переводчика, то есть Набокова.
1.Он прекрасно владеет обоими языками и поэтической техникой в обоих.
2.Он видит недостатки оригинала и намерен снять их в переводе.
Поскольку я не знаю никого, кто бы обладал этими качествами в такой полноте, как Набоков, мне любые другие возможные случаи неинтересны. Первый пункт, я думаю, в доказательствах не нуждается. Второй для меня был очевиден изначально, так как даже в лучших стихотворениях Ходасевича я всегда замечал технические провалы, и у меня не возникло бы соблазна перевести его, скажем, на английский — именно потому, что я сторонник максимальной точности в переводе, и все эти «сладчайшие преданья» энтузиазма не вызывают. А вот стихотворение в передаче Набокова произвело очень яркое впечатление. Думаю, что разбор всей этой истории был бы очень полезен в поэтическом семинаре, но в своем курсе воспользоваться не могу из-за русского языка. В любом случае, это прекрасный анализ литературных качеств, оставленный нам именно Набоковым.
Сперва о Ходасевиче. Ему, конечно, принадлежит пальма первенства, включая эффектную заключительную строку, эта заслуга неоспорима и мы ее принимаем как исходный пункт. А вот о недостатках нужно подробнее — тут мне интересно как раз полное совпадение набоковского мнения с моим после сравнения с оригиналом.
Белый пятистопный ямб в английском языке канонизирован Шекспиром, а в русском укоренен Пушкиным, явно с подачи Шекспира, но особенно широкого распространения не получил. Его нельзя представлять себе как обычный ямб с обрезанными рифмами, его структура должна быть другая, мелодический рисунок изощреннее. Английскому варианту, начиная с Марлоу, но особенно с Шекспира, изощренность придают в основном анжамбманы и синтаксические конструкции, перетекающие из строки в строку, как бы наложение стиха на прозу или выявление прозы в стихе (Бродский делал такое с дольником).
В этом смысле ямб Ходасевича сравнительно беден, и Набоков поступает единственным возможным образом, увеличивая число анжамбманов и их удельный вес в сокращенном (на 14 строк!) стихотворении.
Кроме того, у Ходасевича есть несколько неполноразмерных строк, а также, что особенно режет слух, шестистопные, срывы в какой-то александрийский стих. У Шекспира такие вещи случаются довольно часто, хотя его техническое совершенство сомнению не подлежит. Но это происходит обычно в речи персонажей, передаваяя ее рубленность и драматичность, тогда как в повествовательной структуре «Обезьяны» внутренней необходимости в таких шагах в сторону нет. Короткие строки лучше смотрелись бы как часть анжамбанов, а длинные местами просто предают неуклюжесть:
Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я
Воды ему.
Вот это «чтоб дал я» у меня лично отбивает охоту читать дальше — трудно, что ли, было написать «попросил подать воды ему»? Набоков, совершенно очевидно, видит это в точности как я. В переводе у него — строго регулярный iambic pentameter.
Теперь о красотах, особенно в месте переглядывания с обезъяной. Там, где явно хватило бы нескольких эффектных слов, Ходасевич захлебывается от собственного восторга, как человек, пытающийся рассказать анекдот, который смешон только ему одному. Аудитория уныло отводит глаза. Здесь Набоков особенно беспощаден и сбрасывает эти засморканные носовые платки в корзину.
Ну и, конечно, «на грУди полуголой» - об этом лучше помолчу.
И еще два последних замечания, о названии и заключительной строке. В английском языке слова для обозначения человекообразных высших обезьян и мартышек разные, поэтому выбор необходим. И уж я никак не мог перевести monkey на русский как «обезьяна» или «мартышка», слишком все это дедушкой Крыловым отдает.
Последняя строка у Набокова просто лучше. И в бесполезной попытке втиснуть перевод в пятистопные тиски я потерпел поражение — улучшения по сравнению с Ходасевичем не получилось.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2008-12-04 12:55 am (UTC)Попытки обратного перевода были, наверное, самая известная и одновременно курьезная - "Полтава" Пушкина. Чуковский пишет об этом переводе очень резко в "Высоком искусстве":
"Я вспоминаю пятистишие Пушкина, переведенное на немецкий язык и с немецкого обратно на русский:
Был Кочубей богат и горд
Его поля обширны были,
И очень много конских морд,
Мехов, сатина первый сорт
Его потребностям служили.
Изволь, докажи читателю, что хотя тут нет ни отсебятин, ни ляпсусов, хотя переводчик аккуратно строка за строкой скопировал подлинник, хотя кони у него так и остались конями, меха — мехами, Кочубей — Кочубеем, для всякого, кто не совсем равнодушен к поэзии, этот перевод отвратителен..."
Тот же Набоков делал обратный перевод "Колоколов" Эдгара По - с русского на английский.
Думаю, что те же переводы Жуковского и Лермонтова из Цедлица, Гете и Гейне, которые мы считаем стихотворениями Жуковского и Лермонтова, переводятся на немецкий - как стихи Жуковского и Лермонтова.
***
что касается заключительной строки Ходасевича, то мне она кажется безупречной. Она "подвешена", внезапна и одновременно ожидаема - в русской поэзии мало строк, производящих такой эффект. Набоковское "that very day" представляется нарочитым, чуть ли не истеричным, чуть ли не тыкающим носом. Ваша последняя строка, если принимать во внимание, что вы переводили именно Набокова, а не Ходасевича - гораздо удачнее.
no subject
Date: 2008-12-04 01:08 am (UTC)no subject
Date: 2008-12-04 01:28 am (UTC)no subject
Date: 2008-12-04 01:33 am (UTC)